на руках переместил её обратно на софу, на покрывале которой яркими пятнами выделялась кровь, пролитая Люсей. Сходил в ванную и принёс тряпку смоченную холодной водой, замыл и затёр пятна крови. После этого лёг рядом со своей, любимой сейчас, "соплюшкой" и обнял её.
- Геночка, ты же будешь меня теперь любить?
Гешка усмехнулся.
- Ты будешь меня потом, когда уйдёшь, ну завтра или послезавтра, ещё трахать? Или не захочешь больше?
Девчонка чуть не плакала от таких мыслей.
- Люсенька, я уже тебя люблю, а трахаться мы будем, когда ты захочешь и где захочешь. Не расстраивайся зря.
Ему было немного жаль эту миниатюрную девочку, сейчас, в постели, особенно видно было, какая она маленькая. Её метр пятьдесят при Гешкиных широких плечах и росте под метр восемьдесят. Но при всём этом у неё была божественная фигурка со всеми надлежащими изгибами и выпуклостями и, при мыслях об этом, Гешкин член опять топорщился, покачиваясь в стороны.
Люся заворожённо смотрела на него, потрогала руками, он не вмещался в её ладошки, но хорошо поместился зато в её влагалище, это она помнила.
- Генночка, давай трахнемся, ты же хочешь ещё. Вот он какой большой и красивый, и хочет меня. Давай!
- Вот и садись на него, такого красивого. Залазь сверху, покатаешься как на лошадке.
Он помог ей надеться на член, осторожно вводя и насаживая её маленькую щелку
пока тот не вошёл полностью и она смогла, сначала медленно, но затем всё быстрее поднимать свой миниатюрный и красивый задок и опускаться на него.
Скачки начались и продолжались минут десять. Люся три раза кончала, заливая его своими соками, и только на четвёртый раз, уже изнемогая от наслаждения, пришла к финалу вместе с Гешкой, почувствовав его струю внутри себя, сваливаясь ему на грудь, шепча слова любви и благодарности.
Они долго лежали, он внизу, она сверху не разъединяясь, целовались, щупались и были довольными.
Жоркина любовь (или через год после насилия).
Настя заканчивала работу около десяти, подсчитывала выручку, сортировала купюры, упаковывала и сдавала их для укладки в сейф, а в десять десять вечера выходила из магазина, который сдавался под охрану, и шла домой.
Всё точно так же, как и год назад, когда её отловили и изнасиловали дворовые пацаны на детской площадке их же двора, и когда она узнала Жорку, он был одним из насильников, и влюбилась в него.
Больше её никто и никогда не трогал, а Жорка постоянно встречал её после работы, и они шли к ней, в малогабаритную двухкомнатную квартиру, где подолгу занимались любовью. Иногда Жорка ночевал у неё, иногда уходил домой, поднимаясь на два этажа выше. С пацанами, участвующими тогда в насилии, он разобрался, дав им понять, чтобы они обо всём забыли, или при любой болтовне, будут иметь дело с ним лично.
Жоркину природную силу во дворе уважали все, а некоторые и побаивались. Поэтому никакой болтовни и сплетен не было, а Настя оказалась под надёжной защитой почти всего двора и лично Жорки. Жорка любил её, а она его боготворила и была готова отдаваться ему всегда и везде, где и как он захочет, хоть и была почти на шесть лет его старше. Ему уже исполнилось восемнадцать, но армия ему не грозила, врачи признали у него плоскостопие и потерю слуха на левое ухо, и он получил "белый" военный билет. Во дворе, да и в квартале, он был признанным лидером.
Без него не обходилась ни одна разборка и ни одна драка в квартале, но ему везло, он никогда не попадался ментам, всегда смывался во время, навесить на него им было нечего.
Сегодня в десять вечера Жорка был уже около магазина и ждал появления Насти. Да Настю он любил, но утверждать, что не изменяет ей он бы не стал. Да, год назад, он был невостребованным женским населением двора и квартала, но многое изменилось с тех пор. Он стал лидером, не прилагая для этого почти никаких усилий, но его признали и стали узнавать. Девчонки не обращавшие раньше на него никакого внимания, захотели вдруг попробовать и его, он тоже не был против, и перетрахал за это время очень многих, игнорируя только целок. С его габаритами те могли запросто стать инвалидками или ещё что похуже.
Поэтому девственниц он не трогал, но многие, кого он опробовал, тоже больше к нему не совались, себе дороже.
Зато с Настей у него было полное ощущение счастья,