Буря

...Жесткие дробинки били в глаза - то ли дождь, то ли снег... а ветер, давно выдувший, выморозивший последние внутренности, вливался в тело и душу, растворял в себе - и, казалось, внутри нет ничего, кроме ветра. И вообще нигде ничего нет.

Дом уже был близко, считай - в двух шагах, - и все равно казался недостижимым, несуществующим. Даже когда я рванул бесчувственной рукой дверь, втащил Катю, и очень захотелось рухнуть на пол, рухнуть и не шевелиться никогда - все равно дома как будто не было, а мы все ползли, ползли по размокшему полю...

Катя. Был бы один - рухнул, но Катя. "Кать, мы дома!" Молчит... дышит, и скулит тихонько, как котенок. Скорее - огонь, горячая вода, тепло в любом виде, как можно больше и скорее, скорее! Кате нельзя болеть...

Закрыл входную дверь, плотно, как от врагов - и только тогда ощутил нутром тишину: ветер не воет, за стеной только маята, хаос. Буря осталась снаружи. А здесь - тихо, темно, и нет ветра, и уже поэтому - бесконечно хорошо. Хочется раствориться в тишине, лечь, замереть и не быть... нельзя!

Я, говоря себе: Катя, Катя, Катя, - сделал пару шагов, щелкнул выключателем... Черт.

А было б странно, если бы в таком аду зажегся свет, думал я. Я воспринял отсутствие света мистически: в аду не должно быть света, - хоть и понимал: буря порвала провода.

Где-то была свеча, где-то была... Без света нельзя жить, - нет, буря, врешь, ты осталась там, а здесь - мы, здесь - все для нас, и главное - свет, тепло.

Катя дрожала, стучала зубами, с нее капала, цокая, на пол вода. Черт с ней, со свечой! - я, опрокидывая табуретки, полез к плите. Нащупал спички, чиркнул - и - к Кате - посмотреть, как она. Лицо изможденное, безразличное, в глазах - по тусклому язычку пламени.

Катя, Катя, Катя, Катя! Голова мутная, соображает с трудом... Я стал срывать с Кати мокрую одежду, ледяную, вязкую, как грязь, по которой мы чавкали пять часов домой. Я впервые раздевал Катю, но даже не подумал об этом. Кате нельзя болеть. Долой сейчас мокрую одежду, и - в тепло, в тепло... А где его взять, тепло-то?

Я вдруг понял, что в доме холодно. Отсутствие ветра и блаженная пустота внутри - сердце не пронизывалось ледяным потоком - не дали сразу этого заметить, но теперь - холодный воздух обволакивал, и хотелось дрожать, затрястись, как паралитики в маминой больнице.

Я, наконец, сообразил, что нужно - открыл вентиль, чиркнул спичкой, зажигая газ... Ничего. Огонек горит, зябко подергиваясь от струек ветра, - и все.

Черт! Почему нет газа?! Я проверил еще раз вентиль, потом другой, который никогда не трогали - все верно, все открыто. Но газа нет. Я почувствовал прилив мистического ужаса: буря околдовала дом, силы тьмы ополчились против нас...

Катя чихнула. Она была абсолютно индифферентна, была готова лечь и умирать - так устала, так была ошеломлена всем, что перенесла.

Спокойно, внушал я себе, - устать всегда успеешь, сейчас от тебя, от твоей воли зависит все, или почти все. Что нужно сделать в первую очередь - срочно, немедленно? Все остальное можно отложить, а это - нет?

Я стал раздевать Катю. Раздеть ее, вытереть насухо, растереть тело водкой... нет тут никакой водки, а если есть - черт-те где, не найду в темноте... да ладно, просто - одеть ее в теплое, согреть, вогнать в нее тепло всеми силами. Кате нельзя болеть!..

Я снял с нее ботики - они, и носочки, и голые ноги до самого платья были густо залеплены грязью, как пастилой. Счистил с одной ноги вязкую массу, с другой, сбросил лепешки грязи на пол. Ступни - мокрые, ледяные, как лягушки, в ботиках хлюпает.

Платье под двумя куртками - ее и моей - было насквозь мокрым, хоть выкручивай. Я секунду поколебался, - и потянул за плечи Катю, осевшую на стул, - "вставай! снимаем платье! Кать!" Она не шевелилась. "Катюш! Ну что ж ты..."

Она, наконец, слабо отозвалась: "платье? как - платье?" В темноте я ощутил движение Катиной руки, прикрывшей грудь. Однако - девичий стыд отозвался, когда все чувства оцепенели в летаргии... Я настойчиво поднимал ее: "Кать, нельзя сидеть в мокрой одежде. Скорей, скорей" - и она вяло поддалась, привстала, я нащупал подол ее платья, липкий от грязи, и сдернул его наверх, к животу.

Темно, как у сатаны в чулане, мокрая ткань путается, комкается, Катины руки опускаются бессильно, виснут... и никак не получалось высвободить ее туловище из зажима мокрых тряпок. Под платьем оказалось белье, много белья - и все мокрое, хоть выжимай.

Я

Рейтинг: (+70 | -54)