раза было, и вот - третий. Так бывает только с очень впечатлительными женщинами - с Настоящими Женщинами. Больше всего я уважаю именно таких женщин - таких, как ты. Только настоящая, глубокая женщина может исторгнуть семя оттого, что ее превращают в картину. Ты подарила мне самое ценное, что есть в тебе, и поэтому ты - Настоящая Женщина. Я кланяюсь тебе.
Он встал и поклонился ей! Жена сидела, сконфуженная, с влажными глазами, и боялась встать. Художник сказал:
- А теперь - бери своего мужчину... тут есть твой мужчина?
Я был настолько растерян, что постеснялся назвать себя, - и жена тихо сказала "да".
- Очень хорошо! Прекрасно! Тогда идите вдвоем, и чтобы у тебя все получилось по-настоящему! А потом - возвращайтесь сюда, я должен закончить рисунок. А вы, - обратился он к нашим детям, - вам нельзя, я вас не отпускаю, вы должны мне помогать. Как же я без вас справлюсь? Идите, - снова сказал он нам, - а я пока распишу вот эту кроху, - и взял за руку маленькую девочку. - А помощники будут краски держать!
Он помог жене подняться, она подошла ко мне, глядя под ноги, я обнял ее за плечи - и мы пошли к палатке. Я просто разрывался от конфуза и желания, и готов был оскандалиться вслед за женой. По дороге я ловил улыбки и завистливые взгляды.
Мы влезли в палатку, и я сразу кинулся целовать жену, чтобы не дать хода неловкой тишине. Все знали, зачем мы удалились в палатку, все знали, что мы там делаем, и я как бы ощущал десятки воображаемых взглядов. Жена была настолько возбуждена, что я почти мгновенно выполнил завет художника - у нее все получилось "по-настоящему", точнее - у нас вместе. При подходе к высшему блаженству я заметил, что она сдерживает стон, и сказал ей: "не сдерживайся, все равно все знают, что мы делаем", и сам застонал, не притворяясь, на всю бухту, а она через секунду меня перекрыла. Кончили мы одновременно, и описать это нельзя...
Потом, отдышавшись, мы вылезли из палатки и вернулись к художнику. Мы шли не спеша, держась за руки: жена – изящной, пластичной походкой, с полуулыбкой на лице, не отводя глаз от чужих взглядов, - а я даже не вытер с члена капли спермы. Весь стыд, вся неловкость перегорели в палатке, и мы чувствовали себя главными и лучшими любовниками в мире. Нас ждали, на нас смотрели, и когда мы подходили к месту нашего позора и блаженства, художник что-то произнес, и нам зааплодировали. Я обнял жену, поцеловал ее в губы - чувственно, глубоко, - и через пару минут она, гордая и счастливая, подставила свой лобок кисти художника, а ноги - разноцветным пятерням детишек...
Так началась наша жизнь на Лиске. Там, как я уже говорил, царили весьма легкомысленные обычаи, и за нами, новичками, в первый же день принялись активно приударять местные эротоманы и эротоманки.
Жену довольно быстро оставили в покое: я беззлобно, но четко отвадил ловеласов, а поскольку я - довольно внушительной комплекции, все вопросы отпали сами собой. Кроме того, моя жена - такое хрупкое, нежное создание, что вскоре весь "лисятник" относился к ней бережно, трогательно, заботливо, ей каждый день носили подарки - всякие красивые дары моря, вкусности, цветы... Она играла по вечерам на флейте, и весь благодарный "лисятник" собирался ее слушать; кроме того, к ней установилось какое-то особое, трепетное отношение после ее публичного оргазма и того, что о ней сказал художник. Он с тех пор особенно полюбил рисовать на ней, и практически каждый день на ее теле красовался какой-то новый рисунок, который фотографировался во всех ракурсах, а потом безжалостно смывался в море. Она возбуждалась от рисования, и потом жадно ловила мои ласки - но таких конфузов, как в первый раз, с ней больше не было.
От меня тоже быстро отстали любительницы новых ощущений, - все, кроме одной. Это была самая эффектная девушка "лисятника" (после моей жены, разумеется) - статная, длинноногая, с длинными рыжевато-золотистыми локонами и безумными глазами "дитяти природы". Она ходила в венках из трав, цветов и водорослей, опоясывала обнаженное тело полынью, и танцевала по вечерам у костра под мелодии моей жены. Она была прекрасна терпкой, соленой красотой моря и юга, и действительно походила на дикую лисичку. Ей было не больше 20 лет. Звали ее Анжела.
И вот эта Анжела крепко запала на меня. Признаться, она мне очень нравилась, но только своим колоритом, своей необычностью – как воплощение южной,